На две перечисленные системы – ранних этногенных связей и правового неравенства гетерогенного в этническом плане населения данной социальной общности – со временем накладывалась и еще одна, третья. Речь идет о системе имущественного неравенства, но не того должностного, когда богатство было функцией должности [20] , а неравенства, бывшего функцией процесса приватизации. После появления таких институтов, как частная договорная аренда, наемный труд, долговая кабала и даже рабство полноправных (юридически и социально всегда отличавшееся от рабства бесправных иноплеменников), в обществе возникает новая шкала важных социальных различий: каждый из традиционных слоев, включая и бесправных в недавнем прошлом рабов-иноплеменников, имел своих богачей и бедняков, своих долговых рабов, арендаторов, наемников и т. п. Разумеется, богатство было более типичным для полноправных, чем для бесправных, а бедность – для простолюдинов. Тем не менее и то, и другое встречалось на всех уровнях социально-юридической лестницы. В кабальное рабство случайно попадали и брахманы (правда, по отношению к ним хозяин обязан был проявлять внешние признаки почтения), а простолюдины порой оказывались богаче древнекитайских аристократов, даже князей. Что же касается рабов, то некоторые из них, как в Вавилоне, бывали владельцами богатых торгово-кредитных контор и ворочали, что называется, миллионами, оставаясь при этом рабами своих хозяев и уплачивая им регулярный и весьма высокий оброк-пекулий.

Итак, традиционный социальный слой, формальный юридический статус и реальное имущественное положение не только не совпадали, но, напротив, образовывали достаточно запутанную сеть сложной социальной структуры. Но что же здесь было главным – в частности, с точки зрения столь привычного для нас классового анализа? Иными словами, как же все-таки обстояло дело с классами в древневосточном обществе? Были ли они вообще? И если были, то в чем была их специфика? И вообще, о каких именно классах здесь можно вести речь?

Государство и проблема классов

Марксистский тезис о том, что государство возникло на основе разделения общества на классы, современной наукой отвергнут. Этот тезис может быть принят во внимание только применительно к античной Европе, да и то с оговорками. Как известно, античный город-государство (полис) возник в результате того, что общество раскололось на полноправных граждан и всех остальных, включая полностью бесправных рабов, причем именно для удержания в повиновении этих остальных (хотя далеко не только для этого) возник гражданский полис, т. е. ранняя форма государства. Однако следует напомнить, что это отнюдь не было первое государство в античном мире; ему предшествовали иные типы протогосударств, хорошо известные, в частности, из гомеровского эпоса, не говоря уже о мифологии. Цари типа Одиссея, Эдипа или основных героев троянской войны не имели никакого отношения к более поздним полисам, но были уже правителями государств – тех самых, где не было никаких антагонистических классов. Значит, первые государства возникли не на основе разделения общества на антагонистические классы. Они складывались, как о том уже говорилось достаточно подробно, иначе. Наиболее ранние типы социальных связей в первичных протогосударствах сводились к двум системам: этногенной социальной и этнически гетерогенной правовой. В основе этих связей лежал привычный для первобытной общины реципрокный взаимообмен, расширенный теперь до уровня обмена общественно полезной деятельностью: производители, администраторы, воины, жрецы, даже рабы-слуги – все вносили свой вклад в обеспечение нормального и стабильного существования усложнившегося общества с разделением труда и социальных функций. Взимание ренты-налога, реализация трудовых повинностей и редистрибуция избыточного продукта среди тех слоев населения, которые не были заняты в сфере производства пищи, – вот те основные социально-экономические функции, которые выпадали в этой структуре на долю государства, представленного аппаратом власти в самом широком смысле этого слова (администраторы, жрецы, воины, а также ремесленники и рабы-слуги, обслуживавшие, в первую очередь, потребности именно аппарата власти).

Применительно к ранним обществам и протогосударствам, построенным на подобной основе, можно говорить, как уже упоминалось, о взаимовыгодном обмене деятельностью, жизненно необходимом для выживания и стабильного существования усложнившейся по сравнению с первобытностью структуры. Но в то же время здесь есть и социальное неравенство, и имущественные привилегии высших (правда, их пока можно считать эквивалентом неравенства труда, формой компенсации за более высокое качество труда), и политическо-правовое неравенство статусов. Иными словами, заложены существенные основы для трансформации структуры.

Заметная трансформация начинается с процессом приватизации и ростом престижного потребления верхов. Индивидуальное обогащение власть имущих и стремление ко все большему обогащению, в новых условиях сравнительно легко реализуемое с помощью рынка, товарно-денежных связей и прочих аксессуаров частнособственнической формы ведения хозяйства, резко меняет привычную картину. Усиливается имущественный разрыв между производящими низами и управляющими верхами, а присвоение последними все большей доли увеличивающегося объема избыточного продукта теперь уже очевидно превышает справедливые нормы компенсации за качество труда в системе взаимовыгодного обмена деятельностью. Возникает хорошо известный специалистам феномен неэквивалентного обмена. Проще говоря, производители вносят в казну много больше, чем получают от государства (в виде защиты от внешних вторжений, организации управления, создания системы духовного комфорта и т. п.), причем эта разница как раз и является свидетельством эксплуатации правящими верхами, организованными в государство, производителей, обязанных налогами и повинностями, прежде всего общинных крестьян. Рента-налог, значительная ее часть, становится материальным проявлением этой эксплуатации, а в ряде случаев (должностные наделы чиновников, жрецов, воинов, аристократов) трансформация отношений становится и весьма наглядной: хозяин пожалованных ему земель живет за счет налогов и повинностей населения. Стоит специально обратить внимание на то, что все описанное – не частнособственническая эксплуатация, ибо все связи здесь по-прежнему опосредуются отношениями централизованной редистрибуции. Однако отсутствие частнособственнических отношений в описываемой сфере никак не меняет того, что в ней уже налицо использование труда одних для привилегированного и даже роскошного существования других, т. е. для эксплуатации одних другими.

Таким образом, наличие эксплуатации вне сомнений. Но как тогда с классами? Привычно представлять эксплуатацию результатом классового угнетения, основанного на экономическом неравенстве (собственник орудий и средств производства эксплуатирует неимущего, лишенного этих орудий и средств, не имеющего собственности). Но если речь идет о сфере отношений, не основанных на частной собственности, каков тогда экономический фундамент эксплуатации? И что такое государство при этом? Причастные к власти социальные верхи, объединенные в государство, действительно не являются частными собственниками – во всяком случае в рамках той сферы отношений, о которой идет речь. Но в то же время они являются собственниками постольку, поскольку имеют власть (феномен власти-собственности), т. е. представляют собой хорошо организованный социальный слой, выполняющий функции господствующего класса, но классом в собственном смысле этого слова не являющийся. Иными словами, причастные к власти являются собственниками и классом постольку, поскольку они являют собой государство. Вне государства ни один из них не имеет отношения ни к власти, ни к собственности, ни к функции господствующего класса.

Теперь о другой сфере отношений – о той самой, что тесно связана с процессом приватизации, частной собственностью и возникшей в связи с этим новой форме ведения хозяйства. Здесь была создана экономическая основа для появления классов по Марксу – частная собственность на орудия и средства производства. Появились ли классы? И какие?